На протяжении всей своей карьеры прима Мариинского театра была востребована лучшими мировыми сценами так, как, пожалуй, ни одна другая русская балерина ее поколения. Количество партий в ее репертуаре посчитать непросто уже потому, что лучшие партии мирового балета она порой параллельно танцует в спектаклях нескольких театров первой величины.

И, я считаю, совершенно заслуженно она получила в этом году премию «Балерина десятилетия» на Международном гала-концерте «Звезды балета XXI века»

— Диана, вашему предыдущему триумфальному появлению на сцене Большого прошлой весной, когда вы станцевали Одетту и Одилию в «Лебедином озере», предшествовала история, широко обсуждавшаяся в прессе: девять балерин Большого театра ходили к директору протестовать против вашего приглашения. Но в новом сезоне вы снова танцевали на сцене Большого «Жизель».

— Приятно, конечно, если твой приезд вызывает такое внимание коллег. Но если девять балерин приходят протестовать по такому поводу, мне кажется, что это признание собственного бессилия. Ни в одной другой труппе этого не могло бы произойти; артист в любой ситуации должен сохранять самоуважение. Не говоря уже о том, что я ни у кого спектаклей не отнимаю.
Когда произошла эта ситуация, Алексея Ратманского не было в театре, но затем мы встретились с ним в Америке, и первое, что он мне сказал, было: «Я прошу у вас прощения за моих балерин. И с нетерпением жду вашего спектакля в октябре». Кроме «Жизели», мне было также сделано предложение станцевать и в «Дон-Кихоте», и, скорее всего, это будет в апреле.

— Партию Жизели вы танцевали в спектаклях Американского балетного театра (АВТ) в Нью-Йорке, в берлинской Staatsoper, в «Мегароне» в Афинах и в Мариинском. Редкая возможность так изучить персонаж. Скажите, Жизель изначально была нормальной?

— Она и потом была нормальной. Жизель не нуждается в медицинских услугах — она просто совершенно другой человек, с особенным внутренним миром. Понимание внешнего мира для нее перевернулось: она полюбила и вдруг поняла, что ее обманули. Она — человек редкой душевной чистоты, божий человек, где-то юродивый, но вполне здоровый. Человек природы, человек-цветочек, бабочка, мотылечек. Наверное, сам Господь взял ее к себе из этого мира.

— На «Жизели» меня просто поразили ваши «крупные планы». При том, что балет предполагает некоторую возвышенность эмоций, преувеличенность жеста диктует напыщенность, на вашем лице отражались эмоции глубокие и абсолютно натуральные, то есть даже без танца вы сыграли удивительно точно. Вас в кино не приглашали сниматься?

— Может быть, пока не время. Я же не могу прийти и сказать: «Снимите меня!». Тут нужен талантливый режиссер, который увидел бы во мне интересующий его персонаж. Я вообще фаталист. Не верю, что достаточно прийти в театральный гардероб и сказать: «Дайте мне номерок с четвертым номером!» — счастливый номер должен выпасть сам!

— Дает ли Большой дополнительные возможности для балерины по сравнению с Мариинкой?

— В Большом есть действующий балетмейстер — Алексей Ратманский. И для меня это самое большое сегодня преимущество, потому что он может ставить спектакль на балерину. Он, кстати, единственный, кто поставил на сцене Мариинки балет «на меня» — «Золушку». В ближайшее время совместно с моим американским менеджером Сергеем Данильяном мы начинаем работу над большой сольной программой, где, надеюсь, мы встретимся с Алексеем и его хореографией еще раз.

— Это будет в Большом?

— Нет, это будет за границей. Вот так все и заканчивается — пока кто-то занят интригами, проблема решается в творчестве.

— Вам недавно исполнилось тридцать лет — возраст в принципе замечательный для женщины, а для балерины просто золотой.

— Только сейчас наступила пора, когда я могу выбирать, когда есть много предложений, пришло понимание и знание себя, наработан опыт, есть знакомства, связи, есть любимые партнеры, с которыми я хочу танцевать.

— А с точки зрения профессии? Ведь в вашем репертуаре сегодня порядка пятидесяти партий…

— Каждый день ты все равно идешь и все с начала начинаешь. Нет такого, чтобы нашел — и потом уже все нормально, можно расслабиться. Каждый день находишь что-то новое, этот процесс неостановим. У меня действительно огромный репертуар! Я уже два года мечтаю станцевать «Легенду о любви» в Мариинке, но не получается. Уже очень давно я хочу съездить в Казань — станцевать «Шурале», но я не могу разорваться, у меня есть обязательства перед каждой труппой. В АВТ я уже как бы в компании и приезжаю уже не как guest, точно так же и в берлинской Staatsoper. Это ведь не просто — приехала и станцевала, выстраиваются какие-то персональные отношения.

— Может ли балерина вашего уровня влиять на выбор репертуара театра?

— Мне влиять на выбор репертуара театра нет никакой нужды — свой репертуар я составляю, подбирая интересные для себя приглашения других театров мира. Все, что невостребовано из моего потенциала в Мариинке, я могу реализовать на других сценах. Для меня проблема все это успеть!

— Существует ли в мире балета понятие моды? Насколько я вас поняла, в европейских и американских театрах — совсем другой репертуар…

— Моды, наверное, нет. Есть понятие стиля. А что касается репертуара, то европейская и американская публика гораздо легче воспринимает модерн, чем классику. Перечень театров, где классика традиционно идет на приемлемом для меня высоком уровне, ограничивается Большим, Мариинским и Гранд-опера. Больше балетных трупп такого уровня пока нет. Через много лет, наверное, будет в Японии, потому что японцы впитывают все со сногсшибательной скоростью, у них уже идет исторический отсчет. Другое дело, что там люди другие; у нас — душевный полет танца, у французов — рисунок чистоты, а у японцев — очень точное исполнение. Причем японцы работают на поколение. Не на сегодняшний день, не на «сразу». Они не ждут сиюминутного успеха — его не может быть. Они набирают лучших педагогов из лучших театров и упорно, тщательно учатся.

— Имеет ли смысл для балерины, танцующей модерн, классическая подготовка?

— Постановщику современного балета намного приятнее работать с балериной, имеющей классическую основу. Другое дело, захочет ли классический танцовщик что-то менять. Он очень привык к этой форме, как к стандарту, чтобы сделать что-то новое, надо себя ломать. В Америке любой человек с улицы может пойти в студию и мало-мальски научиться. У них эта индустрия на таком уровне, что я часто думаю: «Боже мой! Скольким вещам я могла бы научиться, если бы было время!». Фламенко, джаз, модерн. Я только смотрю на это и получаю эстетическое наслаждение.
Думаю, что классику надо танцевать до тридцати пяти. Максимум — до тридцати восьми; исключение, когда люди танцуют до сорока. Дальше — твое тело уже не соответствует необходимым техническим характеристикам. В модерне ты можешь брать индивидуальностью. А в классике твой арабеск должен быть не ниже девяноста. Раньше танцевали до пятидесяти, сейчас требования к классическому танцу стали выше.

— Из современных хореографов, с которыми вы работали, кто для вас особенно интересен?

— Форсайт, который ставил балеты в Мариинке. И Бежар, с которым я работала в Берлине. «Кольцо Нибелунгов» на музыку Вагнера — огромная работа, которую он вынашивал десять лет. Бежар собрал лучшие оперные исполнения; танцуя на голос, ты ощущаешь этот масштаб и уникальность постановки. Этот четырехчасовой спектакль долгое время в Германии не шел, а два года назад Бежар восстановил его, и я танцевала в нем две партии.

— В чем для вас принципиальное преимущество Бежара?

— Он потрясающе раскрывает актерские образы.

— А что открыл для вас Форсайт?

— У него очень сложная для обыденного глаза, для неподготовленного восприятия хореография. Человеку, который впервые идет на балет, я бы не советовала смотреть балет Форсайта. А мне как профессионалу было очень интересно. Он открыл мне свою, форсайтовскую, музыкальность и неправдоподобно сильное женское начало создаваемых им образов. Наверное, это связано с какими-то личными его переживаниями, но его женские партии превалируют — не технически, а по сути своей, по силе, они очень жизнеутверждающие! Тем более что в балете Steptext участвуют всего одна женщина и трое мужчин.

— А из тех, с кем еще не работали?

— Иржи Килиан. Я восхищаюсь тем, что видела. Когда смотрела балет, где танцовщицы танцевали с обнаженной грудью, у меня было ощущение, что нахожусь не в театре, а в храме периода Возрождения. Наверное, немногие решились бы на это и немногие смогли бы возвести это в ранг искусства. За гранью осуждения — никакого ажиотажа и гениально красиво.

— Можно ли догадаться о том, чего добьется в балете девочка лет девяти?

— Это определяется очень не скоро; даже после школы, если уж не совсем яркая звездочка, неясно, как ты войдешь в театр, как будешь работать, при этом много всяких побочных факторов — быт, семья. Кто что выбирает. Если ты решила полностью отдавать себя профессии, ты не можешь достаточно участвовать в жизни семьи. Или ты должна найти человека, который бы тебя понимал и твой выбор приветствовал. Я бы никому не посоветовала брать в жены балерин. Возьмите мою жизнь — я все время в разъездах, меня все время нет, и близкий человек должен не просто понимать это, но принимать — кому же этого захочется?

— Диана, мировая знаменитость может позволить себе небрежность?

— Очень трудно себе что-то позволить, потому что ты всегда оказываешься крайней. Ты — самая заметная, значит, самая виноватая. И в работе, и в жизни так же получается. Раньше я как-то боролась за справедливость, защищала себя. А сейчас я просто ухожу от этого. Каждый вправе считать так, как он считает. Я не буду тратить время на оправдания.
Небрежность в том, что я, наверное, кому-то уделяю меньше внимания, чем он того заслуживает и чем это нужно даже мне самой. Это все от недостатка времени. И я понимаю свою вину и понимаю реакцию этих людей, но не могу иначе, потому что у меня ритм жизни и творчества такой непростой.

— А появляются ли романтические причуды вроде желания выпить квасу на улице или поехать в Крым дикарем?

— Я могу себе позволить комфорт. Мне это нравится. Жить в палатке не поеду — я замечательно понимаю этих людей, романтику, но мне так ценен мой отдых, что не до романтики. Романтику я могу найти себе в другом — например, подняться на крышу самого высокого здания в Нью-Йорке или в Шанхае.

Из интервью Светланы Поляковой